Чехов А.П. Учитель словесности.

 

Споры всякий раз за чаем и за обедом начинала Варя, ей было уже 23 года, она была хороша собой, красивее Манюси, считалась самою умной и образованной в доме и держала себя солидно, строго, как это и подобало старшей дочери, занявшей в доме место покойной матери.   На правах хозяйки она ходила при гостях в блузе, офицеров величала по фамилии, на Манюсю   глядела как на девочку и говорила с ней тоном  классной дамы. Называла она себя старою девой – значит, была уверена,

что выйдет замуж.

            Всякий разговор, даже о погоде, она непременно сводила на спор. У нее была какая-то страсть — ловить всех на слове, уличать в противоречии, придираться к фразе. Вы  начинаете говорить с ней о чем-нибудь, а она уже пристально смотрит вам в лицо и  перебивает: «Позвольте, позвольте, Петров, третьего дня вы говорили совсем противоположное».

            Или же она насмешливо улыбается и говорит: «Однако, я замечаю, вы начинаете проповедовать принципы третьего отделения, поздравляю вас».

Если вы сострили или сказали каламбур, тотчас же вы слышите ее голос: «Это старо!» или: «Это плоско!». Если же острит офицер, то она делает презрительную гримасу и говорит: «Арррмейская острота!». И это «ррр» … выходило у нее так внушительно, что Мушка непременно отвечала ей из под стула: «ррр… нга-нга-нга…». 

Теперь за чаем спор начался с того, что Никитин заговорил о гимназических экзаменах.

– Позвольте, Сергей Васильич, – перебила его Варя, –  Вот вы говорите, что ученикам трудно. А кто виноват, позвольте вас спросить? Например, вы задали ученикам VIII класса сочинение на тему: «Пушкин как психолог». Во-первых, нельзя задавать таких трудных тем, а во-вторых, какой же Пушкин психолог? Ну, Щедрин или, положим, Достоевский – другое дело, а Пушкин великий поэт и больше ничего.

– Щедрин сам по себе, а Пушкин сам по себе, –  угрюмо ответил Никитин.

– Я знаю, у вас в гимназии не признают Щедрина, но не в этом дело. Вы скажите мне, какой же Пушкин  психолог?

– А то разве не психолог? Извольте, я приведу вам примеры.

            И Никитин продекламировал несколько мест из «Онегина», потом из «Бориса Годунова».

            – Никакой не вижу тут психологии, – вздохнула Варя. – Психологом называется тот, кто описывает изгибы человеческой души, а это прекрасные стихи и больше ничего.

            – Я знаю, какой вам нужно психологии! –  обиделся Никитин. – Вам нужно, чтобы кто-нибудь пилил мне тупой пилою палец и чтобы я орал во все горло, – это, по-вашему,  психология.

            – Плоско! Однако, вы все-таки не доказали мне: почему же Пушкин психолог?

            Когда Никитину приходилось оспаривать то, что казалось ему рутиной, узостью или чем-нибудь вроде этого,  то обыкновенно он вскакивал с места, хватал себя обеими руками за голову и начинал со стоном бегать из угла в угол. И теперь то же самое: он вскочил, схватил себя за голову и со стоном прошелся вокруг стола, потом сел поодаль.

            За него вступились офицеры. Штабс-капитан Полянский стал уверять Варю, что Пушкин в самом деле психолог, и в доказательство привел два стиха из Лермонтова; поручик Гернет сказал, что если бы Пушкин не был психологом, то ему не поставили бы в Москве памятника.

            – Это хамство! – доносилось с другого конца стола. – Я так и губернатору сказал: это, ваше превосходительство,  хамство!

            – Я больше не спорю! – крикнул Никитин. – Это его же царствию не будет конца! Баста! Ах, да поди ты прочь, поганая собака! – крикнул он на Сома, который положил ему на колени голову и лапу.